Про Прелюдию Шопена Ля минор...

Я услышал Прелюдию Шопена Ля минор, а позже увидел, как ее играют. Я в одночасье осознал, что я, оказывается, совершенно не имею никакого представления о музыке вообще и о фортепианной музыке в частности.

Всемирно известное произведение, которое я слышал впервые... Очень странное ощущение... Это произведение ни на что не похоже. Я, слушая музыку, самую разную, разных жанров, написанную для разных инструментов, музыку разных эпох, народов, ..., привык, что какая бы необычная ни была эта музыка, она всегда подчинена закону гармонии, она состоит из привычных, благозвучных нам гармоничных звукосочетаний, а тут все наоборот. Совершенно непривычные уху, какие-то прямо-таки удивительные дисгармоничные интервалы, но почему-то при этом звучит все это, хотя и странно, но совершенно естественно, стройно, гармонично.

Две мысли не покидают моей головы: Первое — как можно было написать такую музыку? Как вот эти не сочетаемые звуки могли сложиться в такое удивительное звукосочетание? и второе — как можно было дожить до без малого 33 лет и услышать это произведение впервые? Как можно было столько лет жить и не знать, что существует вот такая музыка? Считать себя вполне образованным человеком (впрочем, человеку вообще свойственно заблуждаться ;)).

Интересно, быть может Бергман потому применил это произведение в своем фильме "Осенняя соната", что и музыка нашей жизни, подобно этой прелюдии, состоит из таких же очевидно не сочетаемых звуков и, тем не менее, способна сложиться в стройную гармоничную, наполненную глубоким смыслом мелодию, если играть ее берется талантливый Исполнитель?   

Про депозит счастья :)

Если вы всем своим естеством желаете стать счастливым, откройте собственный депозит в Банке Счастья: делайте маленькие добрые дела каждый день разным людям. Дарите им счастье малыми порциями, делайте вклады на свой депозит и терпеливо ждите. Когда придет ваше время (когда закончится срок вашего депозита;)), Господь Бог (Председатель правления Банка Счастья ;)), вернет вам ваш вклад одним платежом, с набежавшими за время его сбережения процентами ;)

Про бабушку...

С понедельника я на больничном. Началось все, как обычная простуда: с характерного насморка, першения в горле и жуткого нежелания идти на работу. А сегодня утром мне стало совсем плохо и я, испугавшись, отправился к доктору.

Доктор – миловидная женщина-ЛОР – с любовью ощупала мою шею, заглянула в рот, нос и уши, вздохнула, объяснила, что от моего нежелания лечиться по-человечески, к моей острой респираторной вирусной инфекции прибавилась бактериальная, и теперь я имею счастье болеть ОРВИ и ангиной одновременно.

Женщина-лор прописала мне целую кучу аэрозолей, таблеток и прочих, не вполне понятных мне вещей, взяла с меня обещание делать все, что она от меня требует и отпустила на волю, а я от счастья, что меня не забирают в больницу, радостно зашагал прочь, подальше от этого унылого места, успев по дороге заглядеться на стадо молодых практиканток, пасущихся с тетрадками под дверью Зав. ЛОР-отделения, зайти в аптеку, оставив там большую часть своих денег (теперь даже это не могло омрачить моей радости), и отправиться в сторону дома с единственной мыслью скорее влезть в мою теплую берлогу и немедленно впасть в спячку.

У подземного перехода, держась за перила и немного покачиваясь, стоит бабушка. Она одета в черное видавшее виды пальто и старые серые валенки. В руках у нее побитая временем деревянная палка. На черном пальто видны следы свежей уличной грязи – наверное, бабушка падала и лежала на земле...

– Бабуль, еще раз повторяю, мы больше не можем, мы торопимся. Понимаете? Вот, молодой человек поведет вас дальше, – провозгласила девушка, вручая мне в руки бабулину ветхую сумочку.

Бабушка одним точным движением крепко вцепилась мне в руку, а от двух миловидных девушек в эту секунду и след простыл.

– Внучек, тебе как звать?
– Дима.
– О, и у мене сын Дима. В Ростове живет... Но он не приезжает...
– Бабуль, идти далеко?
– Да нет, внучечек, не далече. Паспорт у мене на рынке выкрали. Не знаю, как исхитрились. Капусту брала – был кошелек и паспорт, морковку брать стала – ни кошелька, ни паспорта... Вот, в милицию ходила. Три листа понаписывали. Чего писать? Не пойму. Я им говорю, паспорт выкрали и сто рублев, а они пишут и пишут. А потом, говорят, читай. Как читать-то, миленькие – не вижу ничего? Подписывай, говорят. Чего подписывать – ничего не разберу... Ну, дали мне, я подписала чего-то. Вот скриплю назад. Ходить совсем не могу. В больнице была. Говорят, положат только после пятнадцатого. А до пятнадцатого мне чего делать прикажете? Вот, упала в переходе – лежу, жду, кто подымет... Девочки добрые – спасибо им... Я бухгалтером в хозрасчетной поликлинике работала. Хорошая такая поликлиника была. Со всего союза лечиться ездили... А потом депутатам местным она понравилась – все разломали, гостиницу построили... Ой, внучечек, не могу дальше идти. Совсем ноги не ходют. Постоять надо бы. Дай, я вот на машину обопрусь... Сейчас, постоим немного и дальше поскрипим... А ты, внучек, чего такой худенький? Питаешься плохо?

– Да нет, бабуль, все нормально.
– Совсем худенький.
– Пост кончится – отъемся.
– А ты что, и пост держишь?
– Стараюсь по силам.
– Но ты слишком-то не усердствуй. Ты молодой – тебе кушать надо. Ты так только, в среду и в пятницу строго держи, и хватит тебе... А в остальные дни кушай. Ты молодой...
– Бабуль, далеко еще?
– Да нет, не далече...

Из-под машины, у которой мы отдыхаем, что-то звонко закапало на асфальт. Лужица темно-коричневой ржавой жидкости вытекла мне под ботинки. Тормозная, что ли? Вот, снова... Мелкие капельки, звонко отскакивая от асфальта, падают на мою обувь. Нет, это не тормозная жидкость... Это... О, нет... Это бабушка обмочилась... Вот, опять... Теперь уже нет сомнений, что эта темно-коричневая жидкость капает из-под полы ее пальто... Этого только не хватало...

– Галя, привет! – обращается бабушка к проходящему мимо почтальону, – ты ко мне завтра зайдешь?
– Не завтра, Федеровна, двадцать девятого.
– Ой, мне бы завтра надо. Капусту купила, картошку купила – сто рублев осталось. Морковку со свеклой не купила – выкрали вместе с паспортом. Ты ко мне завтра заходи, пожалуйста, за новый паспорт еще, говорят, платить надо.
– Федоровна, ну ты, как всегда. Говорят тебе, двадцать девятого...

Почтальон заспешил дальше по своему маршруту.

– Пенсию мне приносит. Хорошая женщина. Каждый раз до пенсии мне в долг дает, а мне все равно не хватает... Одна она... Муж у нее был – сбил малолеток его мотоциклом в запрошлом годе... Ой, внучек, не могу идти. Совсем не могу... Носок надо снять. Прям огнем жжет. Мозоль там у меня что-ли? Присесть бы где...

Бабуля, кряхтя, садится на придорожный камень.

– Всегда здесь отдыхаю. Как же валенок снять?

Выпущенная из рук палка с грохотом валится на тротуарную плитку. Я поднимаю палку, отдаю ее бабушке, и палка, снова выпущенная из рук, с грохотом валится на мостовую. Я поднимаю палку и теперь уже не выпускаю из рук.

– Ты подсоби мне, внучек. Надо носок снять. А то не дойду...
– Бабуль, зачем носок снимать?
– Ну, говорю, же огнем жжет. Мозоль там у меня наверное. Пальто не пускает. Ты подсоби мне.

Боже, на кой мне все это сдалось? Сходил в поликлинику... Я наклоняюсь, беру в руки бабушкин валенок... Боже, он, как банная губка, пропитан мочей... Видно, моча просочилась в мозоль – и от этого жжет. Я начинаю стаскивать валенок с бабушкиной ноги и выдавленная из него моча тонкими струйками начинает стекать по моим рукам на асфальт. Боже!... Так, спокойно, только спокойно. Придешь домой – отмоешься. Вот только доведешь ее до дома и отмоешься... Палка снова с грохотом падает на асфальт.

Валенок снят.

– Теперь носок снимай.

Я наклоняюсь к носку. Зловонный амиачный запах мочи бьет мне в нос. От этого запаха у меня слезятся глаза. Боже... Так, спокойно, тебе после валенка уже все равно. Придешь домой – отмоешься. Только бы на куртку не попало. Как потом все это стирать?

– Снимай, внучек, снимай. Терпеть мочи нет...

Носок снят, мокрый валенок надет на голую ногу с мозолью (трудно сказать, что бабушка выиграла от этой манипуляции), палка поднята и снова вручена бабушке. Носок, пропитанный мочей, надет на рукоятку палки, а вторая рука бабушки, обильно смазанная тем же, что носок и валенок, протянута в мою сторону с призывом о помощи. Я, почти без промедления, принимаю ее руку. Какая тебе теперь разница после носка и валенка?..

Мы снова идем. Бабуля делает до десятка своих десятисантиметровых шагов и останавливается, долго стоит, вздыхает, еще десять шагов... Боже, знать бы, где ее дом. Мне и самому уже трудно стоять: дает о себе знать моя вирусная инфекция. Ох, удружили мне добрые девочки – спасибо им...

– Бабуль, долго еще?

Мне трудно дышать, стук моего сердца отдается в висках. Вот мы тут с тобой сейчас вместе приляжем, и будем «ждать, кто подымет»...

– Почти пришли, внучек, вот здесь, на Архивной, во двор через арку только пройдем, и дома... Дом хороший у нас, довоенный. Лестница, ты бы видел, мраморная, войну пережила – хоть бы щербинка где...

Ох, бабуля, мне сейчас как раз до твоей лестницы...

Мы проходим под массивной каменной аркой, входим в большое парадное. Вот она та самая довоенная лестница...

– Видал, какая? Хоть бы щербинка...
– Бабуль, куда идти?
– Вот, ты бери мою сумку и иди наверх. Там увидишь девятую квартиру – ставь сумку там, а сам спускайся за мной.
– Бабуль, зачем все это? Сумка у меня в руках. Она не тяжелая. Вам в девятую квартиру? Так пойдемте...
– Говорят тебе, неси сумку наверх – значит неси и не пререкайся.

Ах, ты ж... Так, все, спокойно. Ты сейчас отнесешь ее сумку и больше никогда ее не увидишь... Будешь с ней спорить – больше времени потеряешь...

Я несу сумку вверх по довоенной мраморной лестнице. Я еле иду, меня покачивает. Я поднимаюсь на три ступеньки и останавливаюсь: одышка.

– Видал, какая лестница? Хоть бы щербинка!

Так, все, молчи. Ничего не говори. Просто неси сумку к девятой квартире.

– Теперь таких лестниц не делают...

Я продвигаюсь вперед по гулкому коридору. Под ногами скрипят половицы. Двери, двери, двери. Комнаты, комнаты, комнаты... Видимо, в дореволюционном доме при советах сделали коммуналку. В коридоре наставлено всякой дряни: старые шкафы, стулья, мешки с непонятным содержимым, ведра... Вот номер девять. Я ставлю сумку и возвращаюсь по скрипучему полу к мраморной лестнице. Бабуля терпеливо ждет меня, повиснув на перилах.

– Полы у нас хорошие. Вот такая рейка, – бабушка показывает толщину рейки рукой, – Сколь уж лет этим полам! Меня переживут...

Я беру бабушку за обе руки и начинаю, подобно электропогрузчику, поднимать ее, переставляя с нижней ступеньки на верхнюю, потом на следующую, и на следующую... Ох, хорошая лестница. Мраморная. Хоть бы щербинка...

Ну вот, все. Номер девять.

– Бабуль, ваша квартира?
– Моя, внучечек, моя...
– Бабуль, вот ваша сумка.
– Да, внучечек, пусть стоит... Тебя как внучек, звать-то?
– Дима.
– И моего сына тоже Дима. В Ростове живет... Но он не приезжает...
– Бабуль, до свидания.
– Я тебя не сильно задержала?
– Бабуль, всего хорошего.
– Ты ко мне заходи, если что... Квартира номер девять. Ты запомни.
– Да, уж. Я запомню.
– Спасибо тебе, внучек. Добрый ты. Только кушать не забывай. Худенький ты...

Я выхожу на свет Божий из этого темного, забитого хламом парадного, прохожу под массивной каменной аркой. Вот свезло, так свезло... Сходил в поликлинику... Добрые девочки – спасибо им...

Борясь с одышкой, я начинаю подниматься по крутой улице к своему дому. Боже, я воняю мочей... Так, все, еще немного... Вот, сейчас придешь и отмоешься. Только бы на куртку не попало...

Я поднимаюсь по лестнице. Ступенька за ступенькой. Постоял, отдышался, еще три ступеньки. Теперь я сам, как эта бабушка. Как же воняет... Так, спокойно. Еще немного. Сейчас отмоешься...

Я вхожу в свой подъезд, пробираюсь по темному коридору, обхожу мешки со строительным мусором (чуть меньше недели я живу в этом доме, в съемной квартире). Здесь такая же коммуналка. Но нет, здесь значительно лучше. Здесь гораздо меньше соседей, почти ничем не пахнет. Немного котами... Но это не страшно...

Я вваливаюсь в свои тринадцать с половиной квадратных метров жилплощади, закрываю дверь на замок и обессиленно падаю на кровать. Перед глазами, словно в бреду, проплывают мраморные ступени дореволюционной лестницы. Боже, как же воняет мочей... Так, вот сейчас полежу еще немного и отмоюсь. Минутку только полежу... А глаза сами собой закрываются...

Как она там сейчас? Разденется ли? На улице валенок снять не могла... Вот я лежу: мне плохо. Так я молодой, почти здоровый, а она... Вот так остаться... Не дай Господи...

Вы знаете что? Вы обязательно найдите себе кого-нибудь – я тоже кого-нибудь себе найду – женитесь, выйдите замуж обязательно! Родите детей и постарайтесь их воспитать так, чтобы, когда придет время, они приезжали к вам из Ростова...

Про таксиста-философа

О том, что таксисты — народ общительный, известно каждому. Я видел разных таксистов, желавших вести со мной разговоры на самые разные темы, но один из них до того поразил меня глубиной своей философской мысли, что эту историю хочется записать и сохранить для потомков ;)

Итак, вызываю машину, сажусь на переднее кресло, называю пункт назначения и еду, как обычно, молча, глядя в окно. Таксист, колоритный седобородый старик, примерно минуту молчит вместе со мной, затем глубокомысленно вздыхает и, как бы сам себе говорит нараспев:

— Даааааааааа… Хорошо вам нынче… Вызвал машину, сел, едешь, тепло… То ли дело раньше было: в школу пятнадцать километров! Пешком! По морозу! Мать макуху даст — соснешь ее два разА, и пошёёёёл! Даааааааааа…

Я смотрю на дорогу, не произнося ни слова. Так едем с минуту. Затем мой водитель снова вздыхает:

— Даааааааааа… Ботинки хорошие (видимо, при посадке в машину он успел изучить мои трек-ботинки), красивые, непромокаемые, поди… То ли дело раньше было: оденешь валенки одни на двоих с братом, брат дома сидит без валенок, а ты в его валенках по снегу, в соседнее село, по колее! Мать макуху даст — соснешь ее два разА, и пошёёёёл! Даааааааааа…

Я сижу, не произнося ни слова. Тишина, как и в прошлый раз, длится не более минуты.

— Даааааааааа…, — по уже сложившейся традиции произносит водитель, — хорошо нынче: еду любую купить можно. Пришел в магазин, купил все, что нужно… То ли дело раньше было…

Я понимаю, что с этим нужно что-то делать, потому что сам по себе он не уймется, а если так дело пойдет и дальше, к концу поездки голова у меня будет большая, как у лошади. Дождавшись его очередного протяжного «Даааааааааа…», я повернул голову в его сторону и продолжил вместо него:

— Хорошо вам нынче. Купил машину, какая нравится. Инжектор, тормоза дисковые… То ли дело раньше было: сядешь в волгу двадцать первую, воткнешь передачу с двойным выжимом, с перегазовкой, соснешь два разА, и пошёёёёл!

Этим поворотом я явно застал таксиста врасплох. Водитель забыл, что ему нужно смотреть на дорогу. Он смотрел на меня немигающим взглядом с таким изумлением, будто он не менее полугода вынашивал хитрый план, который я совершенно неожиданно раскусил за секунду. Таксист так удивился случившемуся, что не придумал ничего лучшего, чем удивленно раскрыть рот и еще раз выпустить с придыханием свое коронное «Даааааааааа…».

Признаться, я имел надежду, что после моего вмешательства его философия кончится, но не тут-то было: видимо, я недооценил необъятную широту души русского человека. Не прошло и пары минут, как я снова услышал его уже привычное, протяжное «Даааааааааа…». Я начинаю играть по его правилам: не дожидаясь продолжения его реплики, в свойственной ему манере, я произношу очередную залипуху вместо него:

— Хорошо вам нынче: взял пассажира, отвез в аэропорт, два часа в пути с кондиционером — пять сотен в кармане… То ли дело раньше было: трясешься с ним по жаре два часа с открытыми окнами, гарь в окно, рубашка к спине липнет, привезешь, возьмешь с него 8 р. 60 коп. по счетчику, соснешь два разА, и пошёёёёл!

Так мы с ним забавлялись всю дорогу. Мой водитель-философ оказался совершенно непробиваемым: какую бы нелепицу я не нес — спустя минуту неминуемо слышал его глубокомысленное «Даааааааааа…».

В последствии, когда моя изобретательность кончилась, в продолжение очередного «Даааааааааа…», я просто поворачивал голову в его сторону и с серьезным видом произносил: «соснешь два разА, и пошёёёёл!». Нечеловеческим усилием воли я старался сдерживать хохот, распирающий легкие. Я отворачивался в сторону бокового окна, стискивал зубы, вытирал слезы, затем, взяв себя в руки, снова поворачивался в сторону водителя и в очередной раз старался с серьезным видом произнести свою реплику. С каждым следующим разом сохранять серьезность становилось труднее: у меня начиналась истерика.

Спустя несколько минут, я уже хохотал не кроясь. Таксист по обыкновению произносил свою реплику, я произносил свою, и в следующую же секунду бился головой о Торпедо в очередном приступе гомерического хохота. Глядя на меня, теперь уже смеялся и сам водитель. Трудно сказать, что его более забавляло: чудовищная нелепость происходящего или моя безудержная истерика.

Я выходил из машины, утирая слезы ;) Придя домой, первым делом я бросился в Гугл, чтобы скорее узнать, что же такое макуха. Оказалось, макуха — вполне обыкновенные отжимки от семечек, которые остаются после откачки подсолнечного масла, впрочем, этого не вполне обыкновенного таксиста я, наверное, уже никогда не забуду ;)                    

Про мою целевую аудиторию…

Раньше, когда я был еще школьником, мне нравились некоторые мои одноклассницы. Но им тогда нравились "мальчики, что постарше", а меня они единогласно считали ботаником и от этого  совершенно искренне презирали ;)

Ничего, думал я про себя, вот стану постарше, подрастут восьмиклассницы, которым тоже нравятся мальчики, что постарше — вот это и будет моя целевая аудитория.

Прошло время. Я стал постарше. Подросли и мои восьмиклассницы. Их подростковое мировоззрение подросло до второго размера, но чуда не совершилось: им, вместо меня, стали нравиться мальчики с моей параллели, ибо у тех были джинсы, гитары и длинные дреды, а меня они, по примеру старшего поколения, невзирая на возраст, стали столь же искренне презирать. Видимо, невзирая на возраст, я так и остался ботаником.

А девочки с моей параллели в это время вдруг ни с того, ни с сего стали дружно водить со мной дружбу. Со всем драматизмом в течение нескольких лет они сливали вне в мозг свои жизненные трагедии, замешанные на отношениях с теми самыми мальчиками с моей параллели. Из их уст я узнал, что мальчики эти — козлы безнадежные, а я — очень хороший. И, тем не менее, их уста безнадежно тянуло к козлячим устам этих мальчиков. Самозабвенно влюбленные козы дни напролет проводили с козлами, а вечерами они возвращались ко мне, чтобы впрыснуть мне в мозг очередную инъекцию их козлячего драматизма. Голова моя день ото дня становилась все больше, и достигла такого размера, что в зимний период мне стало непросто найти подходящую шапку. И чем больше она становилась, тем более самоотверженно меня любили мои шестнадцатилетние козы. Достаточно скоро для многих из них я стал лучшей подружкой, и половые различия, похоже, их вовсе не беспокоили. По-видимому, девочки находились в том нежном возрасте, когда их подростковое мировоззрение второго размера не позволяло вместить мысль о том, что и у очкариков тоже бывают пиписьки.

Но я не расстраивался. Я покупал современные модные джинсы, ходил на вокал, учился играть на гитаре, и продолжал свято верить, что однажды наступит то светлое время, когда у великовозрастных коз прорежется духовное зрение, которое, наконец, и прольет свет на столь очевидную неизлечимость козлов и такую обширную и многогранную духовную красоту их подруги-очкарика. Но козы, как и прежде, встречались с козлами, а моя духовная красота так и осталась вне поля их козлячего зрения.

Но я не расстраивался. От занятий в спортзале на мне стала расти мускулатура, я стал довольно неплохо играть на гитаре, выступать в составе школьного музансамбля. Из ученического комитета меня выдвинули на пост ни много, ни мало, а аж Президента школы, после чего еще несколько лет наши девочки за глаза нежно называли меня Презиком.

Время шло. Наши козы стали еще более длинноногими. Они здорово повзрослели. Мировоззрение некоторых из них теперь доросло до третьего номера. Как и прежде, им нравились мальчики, что постарше, которые теперь приезжали за ними из соседнего универа, оглашая окрестность музыкой всех дискотек, неистово рвущейся из открытых окон их иномарок.

Но я не расстраивался. Я жал штангу в спортзале, вечерами насиловал струны гитары, поступил в универ без экзаменов и... Вместо длинноногой козы мне призналась в любви девчонка-ботаник с нашего факультета. Ее профессиональное призвание было столь очевидным, что я скрылся бегством, за что она стала меня от всей души ненавидеть.

Спустя время, я все-таки умудрился жениться на одной достаточно стройной козе с филологического факультета, и на без малого десять лет погрузился в семейную жизнь, а когда все это кончилось, оказалось, что мир, как и прежде, живет по своим непреложным законам: коз, как и прежде, тянет к козлам, только теперь у коз, что помладше, появились айфоны, айпады, у их козлов, что постарше, модные джипы. Некоторые обзавелись козлятами... А я вдруг с ужасом обнаружил, что девочки, что помладше, чем те, что постарше, как и прежде, встречаются с мальчиками, что постарше, только теперь эти мальчики, что постарше, лет на 5, а то и на 10 помладше меня, у них джинсы-дудочки, яркие кеды, кольца в ушах, а для их современных iGirl я теперь суперстар.

И выходит теперь, что для тех, что помладше, я непригоден ввиду отсутствия модных джинсов, а для тех, что постарше — ввиду отсутствия модного джипа.

Так кто же тогда моя целевая аудитория?

Про Гаджеты…

В прошлый вторник я ходил в кафешку праздновать день рождения друга. За соседним столиком сидела одна миловидная девушка. На столе у нее iBook, в руках iPhone. Одежки на ней... Я точно не знаю, откуда берутся такие одежки, но, думаю, эти iDress продают в специальном Айшопе.

Девушка очень красивая. Пару раз она смотрела в мою сторону. Если бы у меня был iPhone, я бы обязательно послал его к ней знакомиться. Пусть бы они соединились через Блютус, обменялись телефонными номерами. Но у меня нет Айфона, следовательно, и показать мне ей нечего. У меня есть подруга Айше, жена Сереги. Однажды Серега купит супруге iPhone. Необычный будет подарок: Айфон для Айше, впрочем, нет, вот так нужно писать: iPhone for iShe. Тогда у Айше будет крутой телефон, а у Сереги — крутая супруга. Но Серега с Айше равнодушны к Айфонам, а посему, давайте снова вернемся в кафешку.


Красивая девушка долго скучала за соседним столиком, а мы пьянели, допивая третью бутылку дорогого французского вина, которое в этот день я попробовал второй раз в жизни. Только в этот раз, благодаря имениннику, его было не 25 граммов в здоровенном бокале, а четыре большие бутылки, одну из которых я в этот вечер приговорил практически единолично.

А к миловидной iGirl вскоре подсел какой-то местный, на вид, восемнадцатилетний, iMen. Около часа он достаточно громко втирал ей что-то про его двухэтажный коттедж, мегапати, показывал фотки с Айфона, а она ему явно не верила. Так они прообщались еще с полчаса, а потом она одела красивое пальто, собрала со стола свои iGirl Accessories, и ушла, не оставив ему своего номера. Гаджетом, видно, парень не вышел.

Гаджеты, гаджеты, гад же ты...

Про 8 Марта...

— Привет, Валя! А ты чего здесь? Сама себе цветы к 8 марта покупаешь?
— Да девок наших с праздником поздравить надо. Шеф дал задание купить цветы и открытки всем от его имени подписать.
— Постой, это что выходит, по заданию директора-мужика подчиненные женщины друг друга с 8 марта поздравляют?
— Выходит, что так.
— День солидарности трудящихся женщин?
— Как-то так.
— А ты чего в шубе? Тепло же?
— Да я вообще-то на больничном. Температура 39. Знобит.
— Так, погоди, это шеф тебя из дома больную вызвал цветы покупать?
— Попросил выйти. Сказал, что дело очень важное. Говорит, нельзя сотрудниц в такой день без поздравления оставить.
— Здорово...
— Здорово...
— Ну, с праздником тебя, красавица! Ты не болей пожалуйста!
— Спасибо! И тебя тоже с... В смысле... Ну, да, ты ж не... Автоматически вырвалось...